Неточные совпадения
Бешеную негу и упоенье он видел в битве: что-то пиршественное зрелось ему в те минуты, когда разгорится у человека голова, в
глазах все мелькает и мешается, летят головы,
с громом падают на землю кони, а он несется, как
пьяный, в свисте пуль в сабельном блеске, и наносит всем удары, и не слышит нанесенных.
Хотя час был ранний, в общем зале трактирчика расположились три человека. У окна сидел угольщик, обладатель
пьяных усов, уже замеченных нами; между буфетом и внутренней дверью зала, за яичницей и пивом помещались два рыбака. Меннерс, длинный молодой парень,
с веснушчатым, скучным лицом и тем особенным выражением хитрой бойкости в подслеповатых
глазах, какое присуще торгашам вообще, перетирал за стойкой посуду. На грязном полу лежал солнечный переплет окна.
Клим видел, что Алина круто обернулась, шагнула к жениху, но подошла к Лидии и села рядом
с ней, ощипываясь, точно курица пред дождем. Потирая руки, кривя губы, Лютов стоял, осматривая всех возбужденно бегающими
глазами, и лицо у него как будто
пьянело.
Лютов подпрыгивал, размахивал руками, весь разрываясь, но говорил все тише, иногда — почти шепотом. В нем явилось что-то жуткое,
пьяное и действительно страстное, насквозь чувственное. Заметно было, что Туробоеву тяжело слушать его шепот и тихий вой, смотреть в это возбужденное, красное лицо
с вывихнутыми
глазами.
Но красненькие и мутноватые, должно быть,
пьяные глаза Тагильского — недобрые
глаза. Близорукость Самгина мешала ему определить выражение этих
глаз с необходимой точностью. И даже цвет их как будто изменялся в зависимости от света, как изменяется перламутр. Однако почти всегда в них есть нечто остренькое.
Для того, чтоб попасть домой, Самгин должен был пересечь улицу, по которой шли союзники, но, когда он хотел свернуть в другой переулок — встречу ему из-за угла вышел, широко шагая, Яков Злобин
с фуражкой в руке,
с распухшим лицом и
пьяными глазами; размахнув руки, как бы желая обнять Самгина, он преградил ему путь, говоря негромко, удивленно...
Он схватил Самгина за руку, быстро свел его
с лестницы, почти бегом протащил за собою десятка три шагов и, посадив на ворох валежника в саду, встал против, махая в лицо его черной полою поддевки, открывая мокрую рубаху, голые свои ноги. Он стал тоньше, длиннее, белое лицо его вытянулось, обнажив
пьяные, мутные
глаза, — казалось, что и борода у него стала длиннее. Мокрое лицо лоснилось и кривилось, улыбаясь, обнажая зубы, — он что-то говорил, а Самгин, как бы защищаясь от него, убеждал себя...
— Уйди, — повторила Марина и повернулась боком к нему, махая руками. Уйти не хватало силы, и нельзя было оторвать
глаз от круглого плеча, напряженно высокой груди, от спины, окутанной массой каштановых волос, и от плоской серенькой фигурки человека
с глазами из стекла. Он видел, что янтарные
глаза Марины тоже смотрят на эту фигурку, — руки ее поднялись к лицу; закрыв лицо ладонями, она странно качнула головою, бросилась на тахту и крикнула
пьяным голосом, топая голыми ногами...
По дороге везде работали черные арестанты
с непокрытой головой, прямо под солнцем, не думая прятаться в тень. Солдаты, не спуская
с них
глаз, держали заряженные ружья на втором взводе. В одном месте мы застали людей, которые ходили по болотистому дну пропасти и чего-то искали. Вандик поговорил
с ними по-голландски и сказал нам, что тут накануне утонул
пьяный человек и вот теперь ищут его и не могут найти.
— Как было? — вдруг быстро начала Маслова. — Приехала в гостиницу, провели меня в номер, там он был, и очень уже
пьяный. — Она
с особенным выражением ужаса, расширяя
глаза, произносила слово он. — Я хотела уехать, он не пустил.
Она вырвалась от него из-за занавесок. Митя вышел за ней как
пьяный. «Да пусть же, пусть, что бы теперь ни случилось — за минуту одну весь мир отдам», — промелькнуло в его голове. Грушенька в самом деле выпила залпом еще стакан шампанского и очень вдруг охмелела. Она уселась в кресле, на прежнем месте,
с блаженною улыбкой. Щеки ее запылали, губы разгорелись, сверкавшие
глаза посоловели, страстный взгляд манил. Даже Калганова как будто укусило что-то за сердце, и он подошел к ней.
Дмитрий Федорович почти
с какою-то яростью поднялся
с места, он вдруг стал как
пьяный.
Глаза его вдруг налились кровью.
— Безостановочно продолжает муж после вопроса «слушаешь ли», — да, очень приятные для меня перемены, — и он довольно подробно рассказывает; да ведь она три четверти этого знает, нет, и все знает, но все равно: пусть он рассказывает, какой он добрый! и он все рассказывает: что уроки ему давно надоели, и почему в каком семействе или
с какими учениками надоели, и как занятие в заводской конторе ему не надоело, потому что оно важно, дает влияние на народ целого завода, и как он кое-что успевает там делать: развел охотников учить грамоте, выучил их, как учить грамоте, вытянул из фирмы плату этим учителям, доказавши, что работники от этого будут меньше портить машины и работу, потому что от этого пойдет уменьшение прогулов и
пьяных глаз, плату самую пустую, конечно, и как он оттягивает рабочих от пьянства, и для этого часто бывает в их харчевнях, — и мало ли что такое.
— Ну, Вера, хорошо.
Глаза не заплаканы. Видно, поняла, что мать говорит правду, а то все на дыбы подымалась, — Верочка сделала нетерпеливое движение, — ну, хорошо, не стану говорить, не расстраивайся. А я вчера так и заснула у тебя в комнате, может, наговорила чего лишнего. Я вчера не в своем виде была. Ты не верь тому, что я
с пьяных-то
глаз наговорила, — слышишь? не верь.
К сожалению,
пьяная мать оказалась права. Несомненно, что Клавденька у всех на
глазах сгорала. Еще когда ей было не больше четырнадцати лет, показались подозрительные припадки кашля, которые
с каждым годом усиливались. Наследственность брала свое, и так как помощи ниоткуда ждать было нельзя, то девушка неминуемо должна была погибнуть.
Он теперь лежал на постели
с закрытыми
глазами, опухший, налитый
пьяным жиром, а над ним наклонилась Харитина, такая цветущая, молодая, строгая.
— Ах, ты какой, право!.. Лучше бы своротить
с дороги. Неровен час… Ежели
пьяный, так оно лучше не попадаться ему на
глаза.
Кроме Игоши и Григория Ивановича, меня давила, изгоняя
с улицы, распутная баба Ворониха. Она появлялась в праздники, огромная, растрепанная,
пьяная. Шла она какой-то особенной походкой, точно не двигая ногами, не касаясь земли, двигалась, как туча, и орала похабные песни. Все встречные прятались от нее, заходя в ворота домов, за углы, в лавки, — она точно мела улицу. Лицо у нее было почти синее, надуто, как пузырь, большие серые
глаза страшно и насмешливо вытаращены. А иногда она выла, плакала...
Была она старенькая, и точно ее, белую, однажды начал красить разными красками
пьяный маляр, — начал да и не кончил. Ноги у нее были вывихнуты, и вся она — из тряпок шита, костлявая голова
с мутными
глазами печально опущена, слабо пристегнутая к туловищу вздутыми жилами и старой, вытертой кожей. Дядя Петр относился к ней почтительно, не бил и называл Танькой.
Ночь была темная, и только освещали улицу огоньки, светившиеся кое-где в окнах. Фабрика темнела черным остовом, а высокая железная труба походила на корабельную мачту. Издали еще волчьим
глазом глянул Ермошкин кабак: у его двери горела лампа
с зеркальным рефлектором. Темные фигуры входили и выходили, а в открывшуюся дверь вырывалась смешанная струя
пьяного галденья.
Подбодренные смелостью старика, в дверях показались два-три человека
с единственным заводским вором Мороком во главе. Они продолжали подталкивать дурачка Терешку, Парасковею-Пятницу и другого дурака, Марзака, высокого старика
с лысою головою. Морок, плечистый мужик
с окладистою бородой и темными
глазами навыкате, слыл за отчаянную башку и не боялся никого.
С ним под руку ворвался в кабак совсем
пьяный Терешка-казак.
К старикам протолкался приземистый хохол Терешка, старший сын Дороха. Он был в кумачной красной рубахе; новенький чекмень, накинутый на одно плечо, тащился полой по земле. Смуглое лицо
с русою бородкой и карими
глазами было бы красиво, если бы его не портил открытый
пьяный рот.
Порою завязывались драки между
пьяной скандальной компанией и швейцарами изо всех заведений, сбегавшимися на выручку товарищу швейцару, — драка, во время которой разбивались стекла в окнах и фортепианные деки, когда выламывались, как оружие, ножки у плюшевых стульев, кровь заливала паркет в зале и ступеньки лестницы, и люди
с проткнутыми боками и проломленными головами валились в грязь у подъезда, к звериному, жадному восторгу Женьки, которая
с горящими
глазами, со счастливым смехом лезла в самую гущу свалки, хлопала себя по бедрам, бранилась и науськивала, в то время как ее подруги визжали от страха и прятались под кровати.
А посредине круга, на камнях мостовой, вертелась и дробно топталась на месте толстая женщина лет сорока пяти, но еще красивая,
с красными мясистыми губами,
с влажными,
пьяными, точно обмасленными
глазами, весело сиявшими под высокими дугами черных правильных малорусских бровей.
Мишка-певец и его друг бухгалтер, оба лысые,
с мягкими, пушистыми волосами вокруг обнаженных черепов, оба
с мутными, перламутровыми,
пьяными глазами, сидели друг против друга, облокотившись на мраморный столик, и все покушались запеть в унисон такими дрожащими и скачущими голосами, как будто бы кто-то часто-часто колотил их сзади по шейным позвонкам...
Ясно, что при такой обстановке совсем невозможно было бы существовать, если б не имелось в виду облегчительного элемента, позволяющего взглянуть на все эти ужасы
глазами пьяного человека, который готов и море переплыть, и
с колокольни соскочить без всякой мысли о том, что из этого может произойти.
Он отошел в сторону, прислонился к подоконнику рядом
с Ромашовым и взвел курок. Но при этом он так нелепо, такими
пьяными движениями размахивал револьвером в воздухе, что Ромашов только испуганно морщился и часто моргал
глазами, ожидая нечаянного выстрела.
Ромашов знал, что и сам он бледнеет
с каждым мгновением. В голове у него сделалось знакомое чувство невесомости, пустоты и свободы. Странная смесь ужаса и веселья подняла вдруг его душу кверху, точно легкую
пьяную пену. Он увидел, что Бек-Агамалов, не сводя
глаз с женщины, медленно поднимает над головой шашку. И вдруг пламенный поток безумного восторга, ужаса, физического холода, смеха и отваги нахлынул на Ромашова. Бросаясь вперед, он еще успел расслышать, как Бек-Агамалов прохрипел яростно...
Стал он и поворовывать; отец жалованье получит — первым делом в кабак, целовальника
с наступающим первым числом поздравить. Воротится домой
пьянее вина, повалится на лавку, да так и дрыхнет; а Порфирка между тем подкрадется, все карманы обшарит, да в чулан, в тряпочку и схоронит. Парашка потом к мужу пристает: куда деньги девал? а он только
глазами хлопает. Известное дело —
пьяный человек! что от него узнаешь? либо пропил, либо потерял.
— Да вот писарь волостной едет, ваше благородие, да ишь, шельма, как ревет
с пьяных-то
глаз!
Старуха матроска, стоявшая на крыльце, как женщина, не могла не присоединиться тоже к этой чувствительной сцене, начала утирать
глаза грязным рукавом и приговаривать что-то о том, что уж на что господа, и те какие муки принимают, а что она, бедный человек, вдовой осталась, и рассказала в сотый раз
пьяному Никите о своем горе: как ее мужа убили еще в первую бандировку и как ее домишко на слободке весь разбили (тот, в котором она жила, принадлежал не ей) и т. д. и т.д. — По уходе барина, Никита закурил трубку, попросил хозяйскую девочку сходить за водкой и весьма скоро перестал плакать, а, напротив, побранился
с старухой за какую-то ведерку, которую она ему будто бы раздавила.
Тишка. Ишь ты,
с пьяных-то
глаз куда лезет!
На некоторое время свобода, шумные сборища, беспечная жизнь заставили его забыть Юлию и тоску. Но все одно да одно, обеды у рестораторов, те же лица
с мутными
глазами; ежедневно все тот же глупый и
пьяный бред собеседников и, вдобавок к этому, еще постоянно расстроенный желудок: нет, это не по нем. Слабый организм тела и душа Александра, настроенная на грустный, элегический тон, не вынесли этих забав.
У многих из них появились слезы на
глазах, но поспешивший в коридор смотритель, в отставном военном вицмундире и
с сильно
пьяной рожей, велел, во-первых, арестантам разойтись по своим местам, а потом, войдя в нумер к Лябьеву, объявил последнему, что петь в тюрьме не дозволяется.
Хорошо еще, как живого в дом привезут — ведь
с пьяных-то
глаз и в петлю угодить недолго!
Мне хотелось поговорить
с ним, когда он трезв, но трезвый он только мычал, глядя на все отуманенными, тоскливыми
глазами. От кого-то я узнал, что этот на всю жизнь
пьяный человек учился в казанской академии, мог быть архиереем, — я не поверил этому. Но однажды, рассказывая ему о себе, я упомянул имя епископа Хрисанфа; октавист тряхнул головою и сказал...
Сидит в углу толсторожая торговка Лысуха, баба отбойная, бесстыдно гулящая; спрятала голову в жирные плечи и плачет, тихонько моет слезами свои наглые
глаза. Недалеко от нее навалился на стол мрачный октавист Митропольский, волосатый детина, похожий на дьякона-расстригу,
с огромными
глазами на
пьяном лице; смотрит в рюмку водки перед собою, берет ее, подносит ко рту и снова ставит на стол, осторожно и бесшумно, — не может почему-то выпить.
Шишлин непьющий, он
пьянеет с двух рюмок; тогда лицо его становится розовым,
глаза детскими, голос поет.
Он жестоко пил водку, но никогда не
пьянел. Начинал пить
с утра, выпивая бутылку в четыре приема, и вплоть до вечера сосал пиво. Лицо у него постепенно бурело, темные
глаза изумленно расширялись.
Кликнули казака, и он внес мешок
с головой. Голову вынули, и Иван Матвеевич
пьяными глазами долго смотрел на нее.
Одна часть их в новых полушубках, в вязаных шарфах на шеях,
с влажными
пьяными глазами или
с дикими подбадривающими себя криками, или тихие и унылые толкутся около ворот между заплаканными матерями и женами, дожидаясь очереди (я застал тот день, в который шел самый прием, т. е. осмотр назначенных в ставку); другая часть в это время толпится в прихожей присутствия.
Разъезжали деревянные стражники, опустив правую руку
с нагайкой в ней, медленно вышагивал в тумане городовой Капендюхин, было много
пьяных, летал на дрожках, запряжённых пегим коньком, Сухобаев и, прищурив острые
глаза, смотрел вперёд, ища чего-то в густом тумане.
Блеск
глаз, лукавая таинственность полумасок, отряды матросов, прокладывающих дорогу взмахами бутылок, ловя кого-то в толпе
с хохотом и визгом;
пьяные ораторы на тумбах, которых никто не слушал или сталкивал невзначай локтем; звон колокольчиков, кавалькады принцесс и гризеток, восседающих на атласных попонах породистых скакунов; скопления у дверей, где в тумане мелькали бешеные лица и сжатые кулаки;
пьяные врастяжку на мостовой; трусливо пробирающиеся домой кошки; нежные голоса и хриплые возгласы; песни и струны; звук поцелуя и хоры криков вдали — таково было настроение Гель-Гью этого вечера.
Ее лиф был расстегнут, платье сползло
с плеч, и, совершенно ошалев,
пьяная,
с закрытыми
глазами, она судорожно рыдала; пытаясь вырваться, она едва не падала на Синкрайта, который, увидев меня, выпустил другую руку жертвы.
Софи поговорила
с немкой и наняла этот будуар; в этом будуаре было грязно, черно, сыро и чадно; дверь отворялась в холодный коридор, по которому ползали какие-то дети, жалкие, оборванные, бледные, рыжие,
с глазами, заплывшими золотухой; кругом все было битком набито
пьяными мастеровыми; лучшую квартиру в этом этаже занимали швеи; никогда не было, по крайней мере днем, заметно, чтоб они работали, но по образу жизни видно было, что они далеки от крайности; кухарка, жившая у них, ежедневно раз пять бегала в полпивную
с кувшином, у которого был отбит нос…
Бывают такие особенные люди, которые одним видом уничтожают даже приготовленное заранее настроение. Так было и здесь. Разве можно было сердиться на этого
пьяного старика? Пока я это думал, мелкотравчатый литератор успел пожать мою руку, сделал преуморительную гримасу и удушливо расхохотался. В следующий момент он указал
глазами на свою отставленную
с сжатым кулаком левую руку (я подумал, что она у него болит) и проговорил...
Порфир Порфирыч успел нагрузиться и, как всегда,
с блаженной улыбкой нес всевозможную чепуху; Шабалин пил со всеми и не
пьянел; Липачек едва мигал слипавшимися
глазами; а Плинтусов ходил по комнате, выпячивая грудь, как индейский петух.
— Все равно! — подхватил один
пьяный мужик
с всклоченной бородою и сверкающими
глазами. — Этот жид Гонсевский посадил на кол моего брата… На висе-лицу ее!
Вот он висит на краю розовато-серой скалы, спустив бронзовые ноги; черные, большие, как сливы,
глаза его утонули в прозрачной зеленоватой воде; сквозь ее жидкое стекло они видят удивительный мир, лучший, чем все сказки: видят золотисто-рыжие водоросли на дне морском, среди камней, покрытых коврами; из леса водорослей выплывают разноцветные «виолы» — живые цветы моря, — точно
пьяный, выходит «перкия»,
с тупыми
глазами, разрисованным носом и голубым пятном на животе, мелькает золотая «сарпа», полосатые дерзкие «каньи»; снуют, как веселые черти, черные «гваррачины»; как серебряные блюда, блестят «спаральони», «окьяты» и другие красавицы-рыбы — им нет числа! — все они хитрые и, прежде чем схватить червяка на крючке глубоко в круглый рот, ловко ощипывают его маленькими зубами, — умные рыбы!..
Он обращался к своему соседу, тот ответил ему
пьяной улыбкой. Ухтищев тоже был пьян. Посоловевшими
глазами глядя в лицо своей дамы, он что-то бормотал. Дама
с птичьим лицом клевала конфеты, держа коробку под носом у себя. Павленька ушла на край плота и, стоя там, кидала в воду корки апельсина.